Я мысленно представил себе окунька, взглянул на запущенный сад и решил, что занятия Магнуса дают чертовски небольшую отдачу, о том же, по-видимому, подумал и он и покраснел.
— Входная дверь была, как обычно, заперта, хотя я пришла к ней примерно в полдень. Раньше она всегда кричала: «Да, да, я иду!» — как только слышала стук в дверь, хотя это и занимало иногда много времени. Она слышала все хуже и с трудом поднималась с кресла. Но в тот раз, в пятницу, она сказала, что откроет дверь только тогда, когда убедится, кто я такая. Мне пришлось долго стоять и кричать, прежде чем она узнала мой голос, подошла и открыла. Видимо, у нее были какие-то причины не доверять визитерам. Возможно, она заподозрила в чем-то даже Барбру. Поэтому она, наверное, и потребовала, чтобы та вернула ей ключ. Но все это только мои догадки. Она ничего мне не говорила, а я ни о чем ее не спрашивала. Во всем, что касалось ее личных дел, Беата всегда отличалась крайней скрытностью.
— Могла она не доверять Кристеру Хаммарстрему?
Сигне развела свои маленькие пухлые ручки.
— Но, дорогой мой, я же ничего не знаю, она ничего мне не говорила. Возможно. Но подожди-ка, в пятницу она что-то говорила о нем… о том, как хорошо на всякий случай иметь под рукой «милого доктора Хаммарстрема». Плохо она относилась к Стеллану Линдену. Ей совсем не нравилось, что Барбру дружит с ним. Это я знаю точно. Она говорила мне, что он из богемной среды, ненадежен, бездарен, и много еще чего.
— У нее были враги? — неумолимо продолжал свой допрос Министр.
— Враги?!
По-видимому сильно озадаченные, Сигне и Магнус повторили слово хором.
— Не представляю себе. А ты, Магнус? Она жила так уединенно, почти изолированно. И ни с кем не дружила из местных жителей. Вряд ли у нее были среди них даже знакомые, хотя она прожила здесь много лет. В Стокгольме ее посещали несколько старых дам. Они жили в одном с ней доме. И еще она поддерживала связь с некоторыми подругами молодости. Ее единственный близкий родственник — Барбру, а она живет в Упсале.
— Зачем, интересно, она пригласила к себе Еву Идберг?.
— Самой хотелось бы знать. Я так сильно удивилась, когда услышала про письмо. Тетя никогда не упоминала Еву в разговоре, а когда я говорила что-нибудь о ней, она не проявляла к этой теме ни малейшего интереса.
— И наследница Беаты, конечно, — Барбру?
Супруги переглянулись.
— Да. Она — наследница, — казалось, Сигне что-то встревожило. — Мы всегда считали это естественным. Она — единственная полноправная наследница, так, кажется, это называется. Но сначала раздадут все, что Беата завещала разным людям лично. Кристер Хаммарстрем получит картину кисти Бруно Лильефорса, которым он так восхищается. Несколько его картин он от нее уже получил… Ну, а мы… мы были ошеломлены и собственным ушам не поверили, когда полицейские сообщили нам. По-настоящему я до сих пор в это не верю, хотя нам показали выписку из завещания. Завещание составлено Беатой в прошлом году, и в нем стоит, что мы с Магнусом… Магнус и я… получаем от нее полмиллиона.
— Интересно, кто из них? — пробормотал я, шагая под зелеными сводами Тайной тропы.
— Что значит «кто из них»? Что ты хочешь этим сказать?
— Кто из них убил Беату? Или, может, они работали вместе?
Лицо Министра покраснело даже под загаром. Его густые черные волосы пришли в буйный беспорядок и приобрели определенное сходство с дорожкой в саду у Магнуса.
— Ты считаешь?.. Это невозможно! У них есть алиби, нет мотивов…
— Ага, алиби? Ты, наверное, имеешь в виду окунька, которого Магнус выловил, стоя в одиночестве на безлюдном мысу в самое удобное для совершения убийства время? Может, ради алиби он и отпустил окунька? Или ты считаешь верным алиби оргию вязания, которую устроила Сигне, сидя одна дома. Но заметь, она вязала с перерывом, во время которого прогулялась до места, находящегося на полпути до дома, где произошло убийство! Ничего не скажешь, алиби вполне на уровне твоего собственного — с участием Бригитты Нильссон!
— Но мотивы убийства?
— Ты закрываешь на них глаза из-за того, что Сигне и Магнус тебе дороги. Мотивы очевидные — полмиллиона! Не знаю, в тех кругах, где ты вращаешься, сколько дают за убийство, но я уверен, любой чиновник в стесненных материальных обстоятельствах, наделенный обычной для его сословия бессовестностью, хотя бы мысленно примерит на себя роль убийцы, если за убийство ему посулят такую сумму. Тебя, извини, я в силу определенных обстоятельств из этого сословия исключаю.
— Магнус не находится в стесненных материальных обстоятельствах.
— Боюсь, что находится. Иначе он не допустил бы такого развала у себя на даче, вспомни вчерашнее заявление Сигне: «Так дальше продолжаться не может!» У них просто-напросто нет средств, чтобы содержать дачу. Знаешь, я как раз в тот момент наблюдал за Магнусом и вспомнил, что подобное лицо — такое же отчаяние под маской клоуна — уже видел. Я только не мог вспомнить, у кого? А теперь вспомнил. У моего коллеги! До полного отчаяния его довели не деньги, а дисциплина! Однажды он вернулся с урока в особенно потрепанном виде. Мы посидели с ним немного, потолковали по душам, и он рассказал — естественно, с юмором, — что они над ним проделали. Я уже не помню, в чем там было дело. Но вот глаза коллеги запомнил. Наутро сторож обнаружил его в подвале. Он повесился.
— Но почему Магнус не попросил помощи у меня? Мы с ним хорошие друзья. Мы всегда помогали друг другу в правительстве. Это я сделал его губернатором.
— Ты сейчас сам трижды ответил на свой вопрос. Впрочем, может, он и просил у тебя помощи, но ты этого не заметил. Когда дело касается денег, ты становишься удивительно толстокожим.
— Но что он выгадывал, убивая Беату? О завещании он не знал.
— …С его собственных слов и со слов Сигне. Чего они действительно не знали, так это того, что она была смертельно больна. И вряд ли речь идет об умышленном, хладнокровно подготовленном убийстве. Магнус, наверное, пошел к ней, чтобы попросить денег в долг. Она отказала ему, судя по всему, уже не в первый раз. Они поругались, и он в отчаянии застрелил ее.
— Но тогда он бы пошел к ней с ружьем…
— Да, тут ты прав…
— И потом, разве оставляют деньги тем, кому не желают помочь и не дают в долг?
— Как сказать. Старики не любят расставаться с тем, чем они еще владеют и что может им пригодиться. А Беата была прижимистой старухой. Может, она сказала ему, что он должен потерпеть, покуда она не умрет… Но мы все время говорим о Магнусе. А как насчет Сигне? Она в курсе финансовых дел своей семьи. Она умеет обращаться с оружием. Может, это она отправилась к Беате, чтобы еще раз попытаться взять у нее взаймы или же чтобы решить эту проблему раз и навсегда.
Я представил себе ее руки — неутомимые, вечно занятые вязанием руки. Сильные, маленькие, привычные к любой работе, привыкшие доводить дело до конца…
— Сигне не могла убить Беату! — Министр явно разволновался. — Она не могла застрелить старую беспомощную женщину, которую знала и уважала всю жизнь. Это немыслимо, невозможно!
— Человек, доведенный до отчаяния, способен на многое. Границы дозволенного и недозволенного для него стираются. Под внешним легкомыслием и материнским добродушием Сигне скрывается сильный и волевой характер. Сигне любит своего мужа. И если бы ему грозила катастрофа, а банкротство для губернатора — настоящая катастрофа, я думаю, ради него она пошла бы на все. И она бы не сошла с ума после этого и не сломалась. Она бы считала, что поступила правильно.
10
Пришедшие днем газеты больше никого не интересовали и лежали на полу беспорядочной грудой. Из-за вчерашнего происшествия помимо утренних газет, которые получали по подписке, были закуплены еще и вечерние. С недобрыми предчувствиями я приступил к чтению.
В утренних изданиях материал излагался трезво и фактологически, в вечерних — менее трезво.
«Убийство вдовы нобелевского лауреата», — успела крикнуть мне «Афтонбладет» прежде, чем Министр выхватил ее у меня из рук. «Министр и убийство», — протрубила «Экспрессен», успешно демонстрируя, как количество может переходить в качество. Чуть ниже была помещена фотография, подбирал которую не иначе как злой гений или же за неимением такового — редактор вечерней газеты. Министра сфотографировали в момент, когда он проходил через калитку на дачу Беаты Юлленстедт. Я хорошо помню, как полицейский отдал Министру честь, а он, отвечая на приветствие, снял шляпу. Фотограф запечатлел на снимке как раз тот миг, когда рука со шляпой находилась на полпути, поэтому читатель видел перед собой человека, прячущего за шляпой свое лицо, и полицейского, протянувшего мощную длань то ли для того, чтобы преградить ему путь, то ли, наоборот, чтобы предотвратить его бегство. Оба толкования были возможны, но никак не допускали третьего. Надпись под фотографией гласила: «Министр прибыл на допрос».